смешно и ужасно, что кому-то может казаться безопасным и даже в тени какого-то полуэротического флера конец 80х. Это образцовое олдтаймерство, которое ясно дает понять, что ты уже в могиле.
Так, наверно, думает и большинство близких, кот. не понимают моего интереса к тридцатым, стараясь опираться на модерн и всякую Гиппиус.
Лучшее, что я об этом знаю: встретила сегодня фотографию Жив. и Тим-чика. При виде Т. (справа) в голове представляется как раз тот герой 88 года. Т. на снимке настолько похож на современных дураков, что всякий пиетет к нему пропадает, остается усталость, как с Вад. Алкс.
Грустно думать об этом зазоре между ним и его фигурантами.
О нехорошей яме, разделяющей хозяина жизни в плохо сшитых контрафактных джинсах с прощальным взмахом балетной руки, с усталой дамой, больше не владеющей своим разумом и библиотекой.
Это и есть то, что хорошо описано в романе - пропасть непонимания, незаинтересованности, равнодушия.
Ожидание гибели эпохи - с любезной улыбкой.
Но не для того, чтобы устроить танцы на костях, а даже самим непонятно, для чего.
Чтобы потом жить, питаясь вытяжкой из чужих высказываний, задавливать тех, кто не помнит цитаты до точки, ничего самим не создавать.
Чтобы не допустить появления новой Анны Павловой, новой Парнок, новой Ахматовой и не дай боже Кузмина. О Барковой мы промолчим. Вальяжно произносить ксенофобные речи, плюя на тех, кто углубился в искусство, а не в буквоедство. В мои лета не должно сметь. С привычным для русской литературы отставанием на пятнадцать лет.